Числа зверя и человека - Олег Рой

Интересно. И где она пропадает уже пять дней, раз у Риты не появлялась? Ну, по крайней мере до вчерашнего вечера. Может, уже объявилась?

Но и Ритин врач ничего о Марии не знал.

– Нет, кроме вас, никаких посетителей не было, – ответил он довольно раздраженно. – И сейчас у нее никого нет. – Он помолчал и зачем-то добавил. – Она быстро восстанавливается, но вот амнезия, боюсь, у нее останется навсегда. Так нередко бывает при травмах головы. Впрочем, утрачены воспоминания всего о нескольких днях, это вряд ли серьезно. Потому очень прошу вас, не старайтесь помочь ей восстановить память, чтобы не спровоцировать нежелательные осложнения.

Час от часу не легче. Выходит, Мария и впрямь куда-то пропала. И как раз пять дней назад. Мне припомнились рассказы Риты об охотниках за женщинами, и я похолодел.

Но тут меня буквально озарило. Ведь с какого-то же телефона Мария звонила в приют? Да, могла позвонить из дома, могла одолжить телефон у прохожего – а если нет? Если, к примеру, она звонила из автомата, этот автомат где-то да стоит – ниточка слабая, но хоть какая-то. И у меня как раз была возможность за нее потянуть. От одного из приютских однокашников, посвятившего себя системам телефонной связи, я когда-то заполучил список закрытых (то есть внутрислужебных) номеров городской телефонной сети. Ну а уж сочинить внушающую доверие легенду – не фокус.

И я позвонил в районную АТС, обслуживавшую телефоны приюта.

– Добрый день, я ваш бывший коллега, – соврал я. – Вы мне не поможете? По личному вопросу?

– Ну чего там… – голос невидимого «коллеги» отчетливо выдавал дремучее похмелье. Что ж, тем лучше, в таком состоянии люди более покладисты, да и любопытство у них падает до нуля.

– Тут дело такое, – я изобразил смущение. – Кажись, моя девочка решила налево гульнуть. Сами знаете, после кометы куда как проще стало, залететь-то не боятся уже.

– Не говорите, – ответил мой томящийся собеседник. – Бабы как с цепи сорвались. Да это еще полбеды… Моя, вон, руку себе хочет оттяпать. Ребенка, понимаешь, хочет. Я бы и не спорил, но где бабок-то взять? И так на двух работах кручусь, по квартире еще шесть лет ипотеки.

– Сочувствую, брат. Такие времена, хоть вообще не женись.

– Золотые твои слова, – он, похоже, проникся ко мне искренним расположением. – Так чего хотел-то?

– Да, понимаешь, звоночки бы ее последние проверить… особенно рабочие… особенно один… в мобильном-то у нее вроде чисто, но мало ли…

– Не вопрос. Где работает-то?

– В приюте, – я не стал конкретизировать, в этой части города приют был только один.

«Коллега» невнятно бубнил что-то про медленную загрузку нужной базы, про старое оборудование, про тупое начальство… но через минуту я уже записывал номер, с которого вечером пять дней назад звонили в приют.

На прощанье похмельный голос настоятельно порекомендовал мне не только начистить физиономию потенциальному ухажеру, но и вправить мозги своей девчонке. Я пообещал так и сделать, от души поблагодарил «коллегу», отключился и уставился на ряд цифр, не веря своим глазам.

Мария звонила с номера Макса!

Что за черт? Ну, какие бы причины ни подтолкнули эту невероятную пару к общему бегству, единственное место, где они могли пересечься, – клиника. Вот туда я и отправлюсь. В любом случае надо навестить Риту.

Вот только что и как ей рассказать?

21.12.2042. Городок Корпорации.

Ойген

Если честно, я до дрожи в коленках боялся, что Ройзельман за все мои художества снимет с меня голову. Он же лишь вызвал меня к себе и велел «в ближайшее время не светиться». В городке тоже было дел по горло – сооружались новые корпуса, а на вершине скалы уже по-настоящему запустили в эксплуатацию так называемый «специальный отдел». Называя вещи своими именами, этот специальный отдел был ничем иным, как тюрьмой. Здесь держали «доноров поневоле», а также всех, кто мог сколько-нибудь реально помешать проекту. Проходя мимо бетонного забора со спиралью Бруно наверху (во влажную погоду спираль слегка искрила – ток, шедший по ней, был вполне достаточен, чтобы убить взрослого человека), я думал о том, как скоро за этим забором окажутся мои дорогие друзья. Феликса с Ритой нельзя было трогать, пока на свободе остаются Макс и Мария. Но рано или поздно они выйдут друг на друга. Что ж, подождем…

Да уж, с Максом и Марией мы изрядно опростоволосились. Нацпарк прочесали вдоль и поперек, даже использовали беспилотники и служебных собак, но так никого и не обнаружили, кроме нескольких «диких» туристов. Ну хоть влюбленных парочек не наловили – декабрь все-таки, холодновато на пленэре адюльтеры крутить, – и то спасибо. В общем, как, собственно, и следовало ожидать, Макс меня перехитрил и теперь мог быть где угодно. Мы выяснили многое, но на его след так и не вышли. Свой мобильный он выбросил, последним звонком записав отвлекающее сообщение на домашний автоответчик. Мы даже узнали, что он купил в сомнительном привокзальном магазинчике кое-что из электроники, но номеров этих устройств нам, увы, не назвали. Я догадываюсь, почему – наверняка продавцы принимали на реализацию ворованную технику. Возле вокзала сам бог велел это делать.

Короче говоря, Макс, прихватив с собой Марию, исчез бесследно. Растворился в пространстве. Растаял в воздухе. Впрочем, это вряд ли. Он, конечно, супермен, но не до такой степени.

Единственной зацепкой оставался Феликс. Ну и в какой-то степени Рита. Но Рита лежала в клинике, и, по самым оптимистическим прогнозам, должна была выписаться не раньше, чем через пять дней. Врач говорил, что она просто очень хорошо восстанавливается, но все равно он ее раньше срока не отпустит, физическая кондиция это одно, а последствия травмы могут «выстрелить» в любой момент. Человеческий мозг – слишком загадочная субстанция, как он работает, не знает никто, кроме разве что самого Ройзельмана. Тот, кстати, в последнее время занимался как раз опытами с мозгом и практически не выходил из лаборатории. А я-то неизвестно почему думал, что шеф до собственноручного экспериментирования уже не опускается. Но надо же – сам что-то такое химичит. Ох, чувствую, что он еще преподнесет человечеству новый сюрприз. Хотя вроде бы у него возможности теперь почти неограниченные – сегодня в ассистенты к «спасителю человечества» выстраиваются очередью даже те, кто еще совсем недавно и руки-то не подавал.

Такова жизнь. Или ты нагибаешь, или тебя нагибают, третьего не дано. Меня тоже, конечно, нагибают, но только один-единственный человек. Да и какой! И нагибает-то, в общем, не слишком, вроде как я у него ценный сотрудник. Обращается почти уважительно. Тем не менее каждый раз, когда он вызывает меня к себе я, фигурально выражаясь, переодеваюсь в чистое. Потому что будь я хоть трижды ценным сотрудником, а от Льва Ройзельмана вполне можно выйти вперед ногами или чего еще похуже. Словом, я по-прежнему боюсь его и по-прежнему преклоняюсь перед ним – все в одном флаконе.

Вот и сегодня утром он снова меня вызвал. Да не в кабинет, а в лабораторию. Это было еще хуже, поскольку будило подспудные страхи – вот возьмет шеф, да и использует тебя, как материал для опытов. Войдешь вице-директором, а вынесут упоротым чучелком. Но глаза боятся, а руки (или, в данном случае, ноги) делают, так что вскоре я, переодевшись в легкий костюм биозащиты, входил в колдовскую башню моего патрона, внешне, правда, мало чем отличающуюся от самой обычной операционной. Очень крутой, впрочем, операционной. Самой-самой-самой.

Да уж, похоже, скоро нам действительно предстоит узнать о новом изобретении великого Льва Ройзельмана. Не сомневаюсь, что оно будет сенсационным, тем более не сомневаюсь, что далеко не всем оно придется по вкусу.

Ройзельман стоял у секционного стола. Когда он работал, то просто преображался, даже молодел – сейчас от его сутулости и следа не осталось. Его осанка напомнила мне гравюры с изображением прусских офицеров. На секционном столе перед ним лежало обнаженное женское тело – хрупкое и очень изящное. Прямо-таки не верится, что такие девушки могут существовать в нашем грубом и, что греха таить, грязноватом мире.

– Оцени, какая ювелирная работа, – небрежно кивнул он. – Какая чистота линий, какая грациозность. Совершенство, да и только.

– Она – человек?

– Киборг. Это тело полностью напечатано на моем принтере. Ну, скажем, частью напечатано, частью выращено в колбах и кюветах, но дела это не меняет. Все, как говорится, при ней, кроме одного, – если бы я его не знал, я мог бы поклясться, что на этих словах он вздохнул.